Бег

«Поморская СТОЛИЦА» №8, 2017 г.

http://sk-russia.ru/archive

Бег

Солдатская повесть рядового Седьмого Северного стрелкового полка, емчанина Василия Михайловича РЕХАЧЕВА (1901—1973) о временах Интервенции (1918—1919) и Гражданской войны на Севере России

Публикация:
Андрей ЗОБНИН
Фото ГААО

 

Живой документ эпохи

Двадцатый век необычаен. Страшен, крут, масштабен — второго такого не будет! С воем снарядов, звоном сабель и кандалов, топотом копыт и ревом ракетных двигателей, пронесся он во мрак прошлого, оставив нам тонны пожелтевших документов. Отчеты,
дневники, письма, доносы, приказы и распоряжения. Во всем этом запечатленном многообразии — миллионы человеческих судеб отражением истории страны.

Из этого бесценного массива вот она, ученическая тетрадка — рукопись простого русского человека, северянина, участника трех войн Василия Михайловича Рехачева. Без всяких попыток «украсить» свою повесть о былом с простотой и точностью передает он события своей юности, сохраняя при этом главное — дух времени.

Мы выбрали изо всей тетради воспоминаний В. М. Рехачева для журнальной публикации в «Поморской столице» лишь эпизоды, рассказывающие об Интервенции (1918—1919) и Гражданской войне на Севере России. Они отлично передают атмосферу жизнии службы в армии Северной области, ее дух, нравы и настроения периода краха белых сил в регионе.

Исход интервентов

Второго августа 1918 года интервенты заняли Архангельск. Вскоре их отряды приехали к нам в Емецк.

Я как раз в это время рубил кольё для изгороди пожен за деревней Шильцево. Слышу на колокольне в Емецке звон всех колоколов, а день был меж тем не воскресный. Что, думаю, там за звон? Пойду-ка я и посмотрю. Прихожу на площадь, где сейчас памятник В. И. Ленину, и вижу, много народу собралось. Стоят столы, на столах самовары кипят, хлеба ковриги и соль приготовлены. Оказывается, кулаки организовали встречу интервентам. Вскоре пришли их отряды солдат на площадь, и прекратился звон колоколов. Стали солдаты садиться за столы и пить чай с хлебом. Когда напились чаю, стали курить сигареты, у нас в это время не было в продаже даже махорки. Курили все разные листья с деревьев, и черемицу, в общем, кто чего нарвет, покрепче.

Я у одного солдата-англичанина спросил закурить, и он мне дал сигарету. Я затянулся несколько раз, и у меня в голове зашаравило, я ее бросил в лужу. А один дядька из деревни Осередок, Прялухин Дмитрий Петрович, тот целую сигарету выкурил и сразу же свалился на землю.

После солдаты-интервенты из Емецка пошли строем через луг на пристань, чтобы ехать на Двинской фронт против красных войск. Пока они шли лугом, опять зазвонили все колокола. Наехали новые отряды интервентов, и у нас в Емецке они охраняли склады с разным добром, привезенным из-за границы. Чего только у них не было, даже игрушки для детей! Думали, что легко победят Красную Армию, но ошиблись.

Сперва они русских солдат в армию не мобилизовывали, а брали только добровольцев, но из нашего Емецка ни один солдат добровольно служить в белой армии не пожелал, а из Архангельска добровольцы все-таки были. Когда в начале 1919 года Красная Армия заняла Шенкурск, тогда интервенты стали делать мобилизацию за мобилизацией и русских солдат…

Вечером было строго запрещено ходить партиями людей. Мы раз с ребятами ушли на вечерку с гармошкой в деревню Сухарево. Пробыли на ней до полуночи, идем с вечерки домой по Емецку, человек 10—12. А в это время сменились с поста шестеро английских солдат. Увидели нас. Мало, слышим: защелкали затворами и по-своему что-то стали нам кричать. Мы сразу же остановились, а я нажал на басы своей тальянки. Солдаты стали махать нам. Мы подошли к ним, они стали плясать русского под мою гармошку. А не будь у меня в руках гармошки, они бы залпы дали по нам и половину бы убили из нас.

В другой раз мы тоже шли с вечерки из деревни Кожгоры полем, играя на гармошке, так нас обстреляли солдаты с постов, и нам пришлось идти обходом через две деревни. Это нас обстреляли добровольцы, приехавшие из Архангельска. После я узнал одного из них и принародно его присрамил, говоря ему, зачем же ты стрелял по нам из винтовки, ведь мог бы убить кого нибудь в деревне Кожгора или деревне Жданово, ведь пуля летит далеко… После этого я его спросил: «Что тебя заставило идти добровольцем служить в белую армию? Неужели ты в Архангельске не мог найти другой работы?» Он мне отвечал: «Не твое дело, я сам знаю, что делаю». Я с ним больше не стал разговаривать…

Белые стали брать насильно в армию с февраля 1919 года, когда Красная Армия громила их на всех фронтах. А 5 сентября 1919 года и наш 1901 год забрали в белую армию, сформировали из нас роту в количестве 79 человек. Мне только исполнилось 18 лет. Нас пешим порядком направили служить и обучаться военному делу от Емецка за 30 километров в село Сельцо. Дорогой шли без сопровождающих мы вольно. В Сельцо пришли, и белые нас всех согнали в школу. Тут один офицер нас стал агитировать, что служите честно и благородно белой армии и выполняйте все распоряжения, а кто не будет честно служить, то «у нас есть свой врач и он вылечит сразу, через двадцать четыре часа».

Нас стали обучать военному делу в Сельце. Явился к нам старый седой капитан Пель со старым большого роста солдатом белой армии, у которого на груди висел Георгиевский крест, и давай нас гонять по дороге строем направо-налево. Потом, видимо, ему надоело нас гонять, они ушли. Явился другой старый солдат. Поздоровался с нами, сел, достал пачку сигарет и стал угощать ими всех, кто желал покурить. Пока сидели и курили мы с ним, по дороге с песнями прошли отряды американских и английских солдат с фронта из-под Сред-Мехреньги. Мимо нас они прошли — даже не остановились и не поздоровались. Только один солдат от них из строю вышел и стал здороваться с нами, говоря «Здорово, Иисусово войско!» совсем на русском языке. Наш старый солдат ему и говорит: «Здорово, доброволец белой армии, продажна ты шкура! Служил за деньги интервентов и теперь удираешь с фронта за границу?» Долго они спорили, потом наш солдат и говорит ему: иди догоняй свою часть, пока мы тебе по шее не дали. Белый доброволец сразу же от нас ушел. Мы еще сидим курим, видим, он обратно идет и еще с ним два солдата пришли. Он приказал нашего старого солдата забрать, говоря, что он большевик. Того сразу увели от нас. Более его мы и не видели…

Атака на Рождество

Месяц нас обучали военному делу, а потом всех одели в английскую форму и погнали на фронт в Средь-Мехреньгу, в деревню Тарасово. Там от фронта за 12 километров стоял Церковнический отряд красных войск под командованием Николая Дмитриевича Григорьева. Назавтра после прибытия из деревни Наволок Тарасовского района вместе с Седьмым Северным стрелковым полком погнали в бой. К счастью, наше второе отделение было оставлено в Наволоке охранять деревню и большие мешки наших товарищей, ушедших в бой. Но белые назавтра же отступили, не достигнув успеха. Из нашей седьмой роты убили молодого солдата Василия Ивановича Золотилова. Потом наша рота ходила на передовую фронта дежурить в деревне Средь-Погост, меняясь через неделю со второй ротой.

Однажды осенью 1919 года я стоял на посту у гумна в стороне от деревни, у болота. Кругом были торфяные ямы, полные воды. Вечером и ночью ходить у ям было опасно, можно было провалиться в них. Потом стали морозы, и ямы замерзли, я первым пошел по льду и в осоке провалился до груди. Вылез, как черт, весь в илу и грязи. Пришел в караульное помещение мокрым. Караульный начальник разрешил мне раздеться донага, лечь на печку на четыре часа, пока снова станет пора идти на пост. Я, раздевшись, залез на печку, а мокрое обмундирование повесил сушить, а сам закрылся палаткой и так крепко уснул.

Вдруг красные партизаны стали бить по деревне из трехдюймовой пушки, единственной на их вооружении. Солдаты сразу же выскочили и пулей выбежали в окоп, который был рядом с домом. Я вскочил с печи и стал одеваться, уже во все в сухое, как вдруг второй снаряд разорвался у самого угла дома. Вылетели все стекла из рам на окнах, десяток консервов со стола сбросило на пол, а меня, как ворону, через всю комнату бросило в печной угол, где был таз с грязной водой. Ею меня снова окатило с ног до головы. Я кое-как оделся и прибежал в окоп. Стрельба продолжалась часа два, и я, мокрый, проторчал в окопе эти два часа.

Наутро обнаружили на потолке две шрапнели. Я сидел как раз у того окна, и меня не убило, только контузило. Назавтра же меня направили в Архангельск в госпиталь лечиться. Я оглох на одно ухо и на второе ухо чуть слышать стал. Меня водили в Архангельске на колокольню и звонили во все колокола, но я на одно ухо ничего не слышал, потом постепенно стал слышать немного. Так я пролежал в Архангельске в госпитале два месяца, а выписали нас втроем накануне Рождества 1919 года. Двое солдат договорились праздник Рождества взять дома, а на фронт ехать через неделю. Так я с товарищем Алексеем Петровичем Кузьминым (из второй роты нашего полка) уехал к его родителям и провел праздник Рождества отлично, как у моих родителей дома.

Белые на Рождество 1919 года ходили второй раз в наступление на село Церковное и вторично взять его не смогли. Хотя имели семь орудий, два из которых были гаубицы, а у красных партизан все время было одно трехдюймовое орудие. Белые зажигательными снарядами запалили деревянную церковь, где шла в то время служба, и сожгли два дома. Через неделю мы все трое явились в часть Седьмого Северного стрелкового полка. Мы сумели продлить на неделю свой отпуск…

Стояли на передовой неделю, а потом уходили в тыл также на неделю. Последний раз я был на передовой позиции в феврале 1920 года. Мы как раз сменились с передовой и ушли в тыл, в деревню Усть-Шорду за 4 километра в сторону от села Тарасова. Вырыли в снегу окопы на всякий случай и полили их водой. Рано утром одна гражданка поехала в лес за сеном и там увидела разведку красных партизан — на лыжах, человек сорок. Вернулась обратно без сена и, что видела, передала офицеру. Вскоре белые из села Тарасова открыли орудийный огонь на шрапнель, и красные отступили.

Назавтра утром наше второе отделение послали туда в разведку. Старший разведки послал меня в сторону от дороги, узнать, свежая или нет лыжня, а сам пошел дальше с остальными. Я дошел до лыжни и начерпал целые валенки снегу. Выйдя на дорогу, я повалился на спину, вытряс снег и пошел по дороге догонять своих. По пути мне попались три дороги, все заезженные. Я остановился, не зная, по которой товарищи ушли далее. Я пошел по левой дороге, которая привела меня к речке Мехреньге, к охотничьей избушке. Открываю двери и вижу, что здесь еще тепло, а на столе оставлены партизанами газеты «Наша война» за 10 января 1920 года и табаку с полвосьмушки махорки. Я газеты эти сразу стал читать, где писалось, что войска Южного фронта после кровопролитных боев с 7 на 8 января освободили от белых город Ростов-на-Дону и захватили много пленных и всякого военного оружия…

 

 

 

Трагедия капитана Пеля

Назавтра Красная Армия у нас перешла в наступление разом на всех фронтах, загремели орудия. С трех сторон и на Двинском фронте у Шипилихи и на Средь-Мехреньгском фронте, и на нашем Церковническом целый день была слышна артиллерийская стрельба. Белые встревожены. Назавтра послали снова нас в разведку в лес, где была накануне разведка красных партизан. Мы пошли, но только по другой дороге. Я увидел, что здесь накануне ночью на еловых ветках ночевала красная разведка. На сучьях деревьев были газеты и записка, в которой было написано обращение к солдатам белой армии следующего содержания: «Товарищи белоармейцы, переходите к нам, мы ваших перебежчиков принимаем, как своих товарищей, каждому перешедшему на нашу сторону дается двухнедельный отпуск на его родину, а если его дом находится еще занятый белой армией, то отпуск дается при части. Красноармеец Егоров».

Я это все взял себе в карман и хожу себе, ищу газет. Вдруг слышу, кричат мне, и вижу, что на дороге лежит цепь нашей разведки и наставлены дула винтовок на меня. Один боец, Иван Никифорович Чучков, кричит, что это ведь Рехачев! Я вышел на дорогу, там старший разведки увидел у меня газеты в кармане шубы и дал мне кулаком по зубам. Выбил зуб у меня, отобрал газеты и велел за это нести две сумки патронов к пулемету, сказав, что «тебе не то еще будет от офицера, за эти газеты». Я четыре километра нес две сумки и свою винтовку, так что пот с меня градом лил. Промокло не только белье, так шубный мех и кожаная безрукавка, что была под шубой одета. Пот выступил через шубу. Я пришел в дом, где стоял на квартире, весь мокрый. Разделся, залез на полати и стал ребятам читать воззвание красноармейца Егорова и газеты, которыми у меня были набиты карманы. По счастью, старший на меня не нажаловался, видимо, офицеру, и все сошло благополучно…

Через два дня получили приказ командира 7-го полка отступать в село Сельцо. Я вечером того дня стоял за рекой Мехреньгой на посту. В Тарасово красные войска пускали ракеты и шла пулеметная стрельба. Жду смены, а смены караула все нет и нет. Потом вижу, идет вся рота через речку в мою сторону. Офицер подходит ко мне и говорит: «Бежи на квартиру и забирай свои вещи, а мы отступаем на Кодыш, и ты догонишь нас». Я побежал на квартиру и взял только одну гармонь, которую мы купили две недели назад с товарищем Егором Васильевичем Бельковым за 250 рублей белогвардейскими деньгами, а четверо бойцов остались ждать красных партизан и мне дали пару консервных банок, а вещи я велел хозяйке оставить ее семье.

Догнал я свою роту недалеко от Кодыша, где была позиция красных осенью 1919 года и было два деревянных барака с печками. Мы тут всей ротой и переночевали. Спали в шубах, не раздеваясь, на полу. Утром дежурный всех разбудил и велел выходить на дорогу строиться. Мы быстро построились. Потом является наш штабс-капитан 7-го полка Пель. Пришел и поздоровался с нами. На нем была английская шинель с четырьмя звездочками на каждом погоне, на ногах — ботинки без обмоток и шерстяные длинные носки. Он стал нас агитировать, чтобы мы остались здесь, на Кодыше, отрыли окопы и приняли бой с красными, чтобы их не пропустить дальше в Сельцо и в Сию. Тут все закричали, что раз приказ был дан отступать в Сельцо, мы идем туда. Пель стал спрашивать всех стоящих на дороге: «Желаете ли принять мое решение? Я жду вашего согласия. Вам привезут лопаты и продукты из Сельца. Разроем окопы и не пропустим красных в Сельцо». Но никто не дал на это согласия. Не согласились и добровольцы. После офицер стал предлагать нам: «Кто желает идти ко красным? Я дам на три дня продуктов, и идите с Богом». И на это никто не согласился. Штабс-капитан Пель еще долго говорил с нами, но потом сказал: «Ну, братцы, я от вас удаляюсь». Наставил маленький револьвер и выстрелил себе два раза в грудь, первая пуля застряла в груди, а вторая просвистела возле меня и товарища, что стоял рядом со мной. Сам же Пель свалился напротив нас на дорогу. Из его носу вылезли сопли с кровью.

Тут откуда-то появился и наш офицер роты. Мы пошли всей ротой. Отошли километра два. Нам навстречу скачет белая кавалерия в количестве 40 человек, и шашки вынуты из ножен. Впереди их офицер, который нас всех остановил. Я смотрю, двое кавалеристов — земляки мои, один — старый солдат из деревни Прилук Алексей Вахламин, другой— тоже старый солдат из деревни Кульмино Николай Осташков. Неужели они будут нас рубить, если прикажет их офицер? Но тот стал нас пробирать, за то что мы не послушались штабс-капитана Пеля: «Ведь он из-за вас застрелился!» Потом говорит: «Вы, братцы, правы, идите в Сельцо, а мы поедем хоронить Пеля».

Катастрофа Северного фронта

Мы пошли в Сельцо, а кавалеристы поехали хоронить Пеля. Вечером приходим к Сельцу и видим
— едет наш командир 7-го полка.

Он поздоровался с нами и сказал: «Идите по старым квартирам, размещайтесь, где вы жили раньше, когда обучались». Мы так и сделали. Я остановился в деревне Осередок с Егором Васильевичем Ханталиным из деревни Коскошина. С дороги мы уснули сразу крепко. А ночью стучится в дом дневальный и говорит: «Выходите строиться на дорогу». Мой товарищ, Ханталин, сказал, что, хоть стреляй, я не выйду, так как ногу стер. Ну а я все-таки вышел и смотрю, что людей и половины роты нет. Немного постояли мы, и нас повели, как баранов, неизвестно куда.

Я приотстал, закурив, и пошел обратно к товарищу Ханталину, думая сказаться заболевшим… Вернувшись, мы погасили лампу и легли спать. А наших погнали в Усть-Мехреньгу, где появились красные передовые части, которые заняли деревню почти без боя.

Наперегонки с тенью

Утром по деревне Рипалово забила тяжелая артиллерия красных, и мы побежали по Сельцу, а навстречу — нестроевые части бегут по дороге в Тегру. Мы припустили за ними следом. Как пробежали мы Сельцо, я бросил свою винтовку в снег за огородом вместе с патронташем, только отнял от винтовки ремень, думая, что он мне пригодится дома к охотничьему ружью. Бежим в Тегру. По дороге валяются вещевые мешки, из которых вывалились банки с английским табаком и пачки сигарет, но нам ничего не надо, лишь бы быстрее прибежать в деревню. Остановились там в новом двухэтажном доме у хозяйки. Она согрела нам самовар, а сама ушла доить во двор корову. В это время на улице зашумели, и мы не стали пить чай, сразу, не дожидаясь хозяйки, убежали из ее дому, а я и шубу оставил висеть на стене, чтобы легче было бежать в деревню Ваймугу. Хозяйка пришла, а нас и след простыл, только моя на стене шуба висит, что она тут подумала, даже не знаю… Прибежали с товарищем Е. В. Ханталиным в деревню Осередок, где нас двое белых солдат-часовых задержали и под винтовками привели в двухэтажный большой крашеный дом к офицерам, которые вчетвером сидели за столом и пили чай.

Офицеры нас стали спрашивать, какого мы полка и откуда бежите. Я им все пояснил, что мы 7-го Северного полка, 7-й роты, служили в селе Тарасове, бежим с фронта, так как красные войска заняли Тарасово, а весь наш полк сдался без бою в плен. Только наша рота была на отдыхе в стороне от Тарасова и теперь бежит по домам. Офицер сразу стал звонить в Сельцо по телефону. Звонил несколько раз, но никто ему не ответил. Тут они посмотрели между собой и говорят нам: «Да, вы, ребята, правы». Я сказал, что Сельцо, наверно, занято, то и не отвечают. Тогда офицер и говорит нам: «Ну что ж, ребята, вы идите, куда шли, а вслед за вами и мы смотаемся, кто куда», — приказав солдатам, которые привели нас, отпустить. И мы с товарищем Ханталиным пошли по деревне к его тетке пить чай. Приходим, на столе кипит самовар, а она сама вынимает из печки воложные колобы и шаньги, как будто нас ожидала.

Мы напились досыта чаю с горячими колобами и шанежками, и простились с теткой Ханталина, и отправились дальше по деревне, а в конце деревни другие часовые опять нас задержали у бань, где дорога была завалена бревнами леса. Мы им говорим, что мы уже раз были задержаны двумя часовыми и доставлены в дом, где живут офицеры, и они, допросив нас, отпустили. Часовые нам не верили и нас не отпускали. Тогда мы от них по тропинке у бань побежали к прорубям реки Ваймуги. Они дали по нам выстрел, и мы убежали через реку. А там как раз шел обоз с кожами со станции Холмогорская. Мы к нему пристроились и пошли себе дальше на Емецк. Увидали кресты емецкой колокольни, и у меня сердце забилось от радости, что скоро буду дома. Подходим к деревне Ратонаволок, видим, идет нам навстречу большой обоз. Оказывается, отступает 4-й полк белых из Шипилихи. Я столкнулся с комендантом Емецкой команды Васильевым из нашего села. Он меня даже не остановил и не спросил ничего. Потом встретил двоих старых солдат — Рехачева Ивана Андреевича, моего соседа, а второго, из деревни Кожгора, Королева Петра Ивановича. Они меня остановили и спросили, откуда я иду и куда. Я им сказал, что иду из Сельца а Рехачев мне ответил: «Мы ведь вам на подмогу!» Я им сказал, что там делать нечего — Сельцо уже занято Красной Армией еще вчера: «Весь 7-й полк сдался в плен, только наша 7-я рота, что была на отдыхе, та бежит по домам, так же, как мы с Ханталиным».

Рехачев Иван Андреевич и говорит мне: «Ты, Василий, в Емецк сейчас не ходи. Там остался добровольческий отряд Ракитина, так тебя могут забрать с собой, а в горячке могут и расстрелять тебя. Скоро по пути будет тропа в Рато-Наволок, вот ты там и переночуешь у своей родни». Я так и сделал. Пришел к Степану Васильевичу Мыркину. Мне обрадовались, согрели самовар, напились мы чаю, и лег я спать с дороги. Ночью меня будят хозяева, мол, поедем в Емецк, там белые открыли магазины и все грабят, лишь бы добро не осталось красным. Я сказал, что мне ничего не надо, дайте поспать, я три дня и три ночи не спал. Меня оставили в покое. А сами ездили в Емецк на лошади и привезли мешок белой муки, мешок сахарного песку, два ящика мясных консервов, две пары американских лыж и много другого — целый воз.

Штык в землю!

Утром я напился чаю и пошел домой в родной мой Емецк. Дорогой встретил двух женщин, они чего-то волокли на чунях, закрытое одеялами. В Емецке увидел, как бабы делят из ведер красное вино. Мне налили кружку, я ее выпил. Они налили вторую, но я пить не стал.

Подхожу к своему родному дому, на большой дороге валяются седла, на улице нет даже собак, а не то людей. Стучусь, стучусь, и долго никто мне не открывают. Потом слышу женский голос: «Кто там?» Дверь открывает молодая незнакомая мне женщина. Она сказала, что жена брата моего Александра, две недели как они поженились, и сказала, что подавали тебе на фронт телеграмму, которой я не получал. Дома сразу снимаю военную форму, одеваю вольную одежду и иду по Емецку, встречаю знакомых ребят и подростков, иду проверять склады, думая найти хоть американские лыжи, но склады уже все пустые. Только и нашел банку английского табаку, и та вся помятая лошадиным копытом, да две ружейные масленки с маслом, которые впоследствии мне пригодились смазывать охотничье ружье.

Белые при отступлении утопили в проруби реки Емцы шестнадцать военнопленных красноармейцев и мужиков, сочувствующих Советской власти. Того же вечера к нам в дом пришла разведка красных из семи человек, а ночью — передовые части Красной Армии, и жили у нас в доме 18 человек целый месяц да два комиссара. А как Польша объявила России войну, то и меня мобилизовали в Красную Армию 1 апреля 1920 года. Первое время я служил в Емецке в караульной команде, а через месяц направили служить в караульной роте на острове Зеленец. Охраняли мы военные склады, брошенные Миллером и интервентами. А 26 августа 1920 года нас с острова Зеленец послали с Третьим архангелородским стрелковым полком на Южный фронт против барона Врангеля. Мы ехали на фронт очень весело…

 

 

 

 

Коротко — о главном

Василий Михайлович Рехачев.
Родился в 1901 году в селе Емецком Архангельской губернии. Служил в 7-м Северном стрелковом полку вооруженных сил Северной области. Затем — в Красной Армии, участник разгрома врангелевских войск на Южном фронте. Служил в пограничных войсках ОГПУ Петроградского военного округа. В 1922 году участвовал в боях с белофиннами, отражая финскую интервенцию в Советскую Карелию. Награжден жетоном «Честному воину Карельского фронта». Служил в пограничных войсках до 1924 года. После демобилизации служил в милиции Емецка. В 1926 поступил работать на местную почту письмоносцем и почтальоном. С 1933 служил в охране при Емецком отделении Государственного банка, откуда в октябре 1941 года ушел на фронт защищать Родину от немецких войск. В годы Великой Отечественной был сапером на Волховском фронте. Тяжело ранен в бою 22 июня 1942 года у Киришей. После излечения осенью 1943 года комиссован из армии. Служил в вольнонаемной охране, в милиции. В 1958 году в